20.09.2014 в 20:45
Пишет fandom Star Trek 2014:fandom Star Trek 2014. Макси. Часть 12
Название: Икар
Переводчик: fandom Star Trek 2014
Бета: fandom Star Trek 2014
Оригинал: the icarus verse by primavera, запрос отправлен
Ссылка на оригинал: the icarus verse
Размер: макси, 24133 слов в оригинале
Канон: Alternate Original Series
Пейринг/Персонажи: миррор!Кирк/миррор!Маккой, миррор!Чехов, миррор!Джоанна, миррор!Сулу, миррор!Пайк, ОМП
Категория: слэш
Жанр: драма, юст, романс, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Однажды в детстве Джим услышал сказку о мальчике с восковыми крыльями, подлетевшем слишком близко к солнцу.
Иллюстрация: Доктор и капитан, Поцелуй
Предупреждения: миррор-верс со всеми вытекающими: даб-кон, нон-кон, графичное описание насилия и пыток, стокгольмский синдром, смерть второстепенных персонажей
Примечание: Авторская иллюстрация к тексту лежит здесь
Скачать: .doc, fb2, epub
Для голосования: #. fandom Star Trek 2014 - "Икар"
Однажды в детстве Джим услышал сказку о мальчике с восковыми крыльями, подлетевшем слишком близко к солнцу. Мальчик упал, его отец заплакал.
Джим никогда не понимал эту историю.
Падение как таковое еще никого не убило.
Смерть несло неизбежное столкновение с землей.
---
Джиму нравится Маккой.
Он красив и опасен, словно остро отточенный осколок стекла, словно бомба замедленного действия, утыканная шипами и готовая взорваться в любой момент. Доктор до смешного человечен, и сила его сострадания может сравниться лишь с крепостью убеждений. Он отказывается пытать, отдается работе целиком, не жалея себя и без капли злобы лечит всех, кто приходит к нему в лазарет. Он в открытую спорит с капитанскими приказами, всякий раз клянется отомстить, но в итоге — как обычно — приползает к Джиму на коленях, стоит только тому чуть-чуть надавить на его подчиненных.
А еще Джиму нравится его трахать: обжигающе горячее, тесное тело каждый раз начисто сносит ему крышу. Маккой вырывается и огрызается, пока, наконец, не кончает, придавленный его весом, прижатый к кровати или к стене, сыплет проклятиями и практически рычит, невольно сжимая мышцы, практически заставляя Джима брать себя глубже и жестче.
Джиму очень нравится трахать Маккоя: для него это настоящий вызов, и он еще ни разу не проиграл.
Прошел уже целый год — достаточно времени, чтобы сломать кого угодно, но Маккой все еще держится, все еще занимает все мысли капитана, и это поражает того даже больше, чем невероятное упрямство доктора, отказывающегося сдаться и прогнуться под его желания.
Прошел уже целый год, но каждый раз, когда Джим берет его, Маккой вздрагивает и сжимается так, словно его бьет током. Джим больше не пытается ограничить ему свободу движения — гораздо приятнее наблюдать за естественным образом напрягающимся телом, выгибающимся ему навстречу. Он не запрещает Маккою закрывать глаза, и в награду получает возможность открыто рассматривать искаженное удовольствием лицо, ловя каждый сорванный вздох, пока тот обжигающе трется небритой щекой о его шею.
Джим подмечает, как Маккой сопротивляется и бьется у него в руках, если укусить его за шею, как возбуждается, если оставить на его горле цепочку ярких кровоподтеков. Он никогда не сдается так просто, заставляет Джима пробиваться сквозь броню, разрушая преграды — одну за другой, пока они не рассыпаются жалкими руинами у его ног. Тому приходится трудиться изо всех сил над каждым скупым стоном и приступом неконтролируемой дрожи. И всякий раз, когда Маккой вздергивает бедра ему навстречу, когда бессильно валится ему на грудь, принимая его в себя до предела, Джим пьянеет от осознания собственной победы.
Он кончает с таким чувством, будто только что выиграл войну, и Маккой вздрагивает и кричит под ним, выгибается на постели до хруста в позвоночнике — Джим не позволяет ему забыть, каким удовольствием может обернуться причиняемая им боль. Маккой не любит, когда к нему прикасаются сразу после оргазма, когда все нервы будто оголены, но Джим все равно трется о него до тех пор, пока тот сам не прижимается к нему спиной, будто ища защиты.
Вымотавшись, Маккой отключается в считаные минуты — стоит ему только закрыть глаза, как он сразу проваливается в глубокий сон. В такие моменты лицо его разглаживается, и он выглядит как никогда спокойным и умиротворенным.
Джим запоминает это выражение лица.
Его личная маленькая тайна.
---
Адмирал Галдрен поднимается на борт ровно в 11.00.
Надменная улыбка расползается по его лицу подобно давно зажившему шраму. Высокий мужчина — наверное, в лучшие годы он был еще выше, — слегка прихрамывает при ходьбе, хоть и пытается это скрыть, но Джим знает, что виной тому раздробленное в свое время и так и не залеченное колено.
Он приветствует Джима с минимально допустимым уважением, все еще обиженный на то, что протеже Пайка воспользовался своим положением, чтобы увести «Энтерпрайз» у него из-под носа. Проводимая Галдреном инспекция станции Карфаген не случайно совпала по времени с их прибытием.
Адмиральские шпионы получили приказ найти брешь в броне Джима Кирка, выяснить имя его любимца, и тот, догадываясь, что Галдрен спросит о Маккое, успел предпринять необходимые меры, чтобы отправить доктора как можно дальше, за пределы досягаемости цепких пальцев адмирала.
Когда-то Галдрен был опаснее острого клинка, не щадя даже самых преданных членов своей команды. Но это время уже прошло, кинжалы затупились, и в некогда командном голосе адмирала сейчас больше крика, чем четких приказов. Он уверен, что Кирк и не подозревает о пробравшихся на борт лазутчиках, и Джима его трюки порядком раздражают.
Что еще обиднее, Галдрен говорит менторским тоном, который приберегают обычно для непослушных детей, и ведет Джима по его собственному кораблю так, будто это он тут гость.
Мастерски скрывая усиливающееся раздражение, Джим проводит для него экскурсию, но Галдрен едва ли его слушает, с нездоровым интересом всматриваясь в лица проходящих мимо членов экипажа. Адмирал уверен, что ничем не выдает себя, но Джим замечает, как его ледяной взгляд мечется, цепляясь за каждого обладателя темных волос и губ, сжатых в тонкую злую линию, и вздрагивает от еле сдерживаемого приступа ярости — полный самодовольного превосходства, адмирал даже не пытается скрыть, что хочет заполучить его начальника медицинской службы.
В 21.00 они возвращаются в каюту Джима. Перед тем, как приступить к ужину, адмирал заставляет старшину Рэнд попробовать каждое блюдо — будто бы на борту мог найтись сумасшедший, решившийся отравить капитана. Кажется, задавшись целью вывести Джима из себя, он просто терпеливо ждет, пока тот перестанет себя контролировать и набросится на него.
Такой радости Джим ему не доставит
— Вынужден распрощаться с вами на ночь, капитан, — произносит Галдрен ровно в 22.00, медленно и величаво поднимаясь из-за стола. Джим облизывает губы в надежде скрыть ухмылку: он весь день ждал этого момента, и предвкушение шоу оседает на языке тяжелым слоем сахарной пудры.
— Не нуждаетесь ли в компании на вечер, адмирал?
Галдрен пытается не выказывать интереса, но все его старания терпят крах.
— До меня дошли слухи, что губы вашего главврача даже праведника не оставят равнодушным.
Джима передергивает. Честно говоря, губы Маккоя были первым, что он и сам заметил, но само осознание того, что кто-то из прихвостней Галдрена заострил на этом внимание… За одно только то, что они посмели взглянуть на его собственность, Джим их всех перережет.
— Его хочу, — Галдрен кривит губы в ухмылке, а в бессердечных глазах вспыхивает голод. Избегая встречаться с ним взглядом, Джим натянуто улыбается.
— Счел бы за честь, но, к сожалению, мой главврач сейчас в карантине — несколько дней назад слег с толбанской лихорадкой. Крайне заразная штука.
Грязно и уродливо усмехнувшись, Галдрен, явно взбешенный отказом, рычит:
— Покажите.
Скрыв самодовольную гримасу, Джим ведет его к комнате, в которой на время карантина заперт Маккой. Сквозь толстое стекло видно, как тот давится кашлем, жалкий, бледный и измученный. Взгляд затуманен жаром лихорадки, губы пылают — яркий контраст с синим пятнами, разукрасившими кожу.
Слабый как котенок и страдающий, Маккой все равно сексуален, а его сорванный, дрожащий голос звучит так же, как когда Джим его трахает; а подобные глухие короткие стоны он позволяет себе, только когда, сдавшись, переламывает свой характер и просто принимает происходящее как должное.
Джим так возбужден, что чуть было не выходит из образа.
— Какая жалость, — фыркает, в конце концов, Галдрен, и каждое его слово сочится негодованием. Он все еще не сводит глаз с Маккоя. — Тогда выбор остается за вами, капитан.
В каюту адмирала отправляется Хаджс, в то время как сам Джим выцепляет для себя бойкую блондинку — старшину.
Узкая и влажная, она скачет у него на коленях, но Джим ее будто и не замечает, хотя девушка старается изо всех сил, будто бы вознамерившись оторвать ему член. Она успевает кончить дважды, а у Джима понемногу пропадает всякое возбуждение.
В широко распахнутых глазах — преданность; этому взгляду не хватает обжигающей ненависти и открытого протеста, да и губы не идут ни в какое сравнение. Джима бесконечно раздражает, что Галдрен буквально заставил его запереть Маккоя в лазарете, хотя тот мог бы быть сейчас на месте этой девицы.
Перед глазами вспыхивает картинка — запрокинув голову, Маккой раскачивается у него на бедрах; от каждого движения из расслабленного рта вырывается низкий хрип. Ослепляющая волна возбуждения проносится по всему телу Джима, и старшина, заскулив, удваивает усилия.
Несмотря на накрывший его оргазм, Джим не удовлетворен, а по коже липкой пленкой расползается пробирающий до костей зуд.
Он спихивает девушку с себя, уже забыв ее лицо.
---
Еще один день Маккой проводит в лазарете. Перед тем, как вызвать его в свою каюту, Джим выслушивает заверения М’Бенги в том, что болезнь окончательно отступила.
Ровно через шесть минут на пороге появляется Маккой — растрепанный и изможденный, с трехдневной щетиной на подбородке, он едва держится на ногах от усталости. Привычное раздражение от того, что его вытащили из лазарета, уступает место неуверенной благодарности и отчаянной мольбе о передышке.
Когда Джим подзывает его жестом к своему креслу, Маккой вздыхает — глубоко и устало.
— Я должен сделать вам выговор, доктор. Почему вы позволяете себе шататься по кораблю в таком виде? — Джим почти не шутит. — Какой позор.
— Вряд ли я стану выглядеть лучше, если подмету собой пол твоей каюты, — огрызается Маккой, отвернувшись и скрестив руки на груди.
Джим улыбается.
— И то верно, — размышляет он вслух и приказывает, — раздевайся.
Беспомощно посмотрев на него, Маккой неловко выпутывается из помятой формы, и Джим завороженно смотрит на его тело, все еще покрытое едва заметными синими пятнышками. Ведет пальцем по одному из них, расположенному рядом с правым соском, и замечает, как Маккой вздрагивает от болезненно ярких ощущений.
Джим методично гладит каждое голубое пятно — он насчитал семьдесят три, — прикусывает кожу между ними, отчего Маккой дергается и извивается у него в руках. У него стоит, хотя он и пытается сдержать возбуждение.
Боже, как же Джим по нему скучал.
Прямо перед глазами маячит еще одно пятно — точно на выступе тазовой кости. Джим воспринимает такую удачу как явное приглашение и прижимается к нему ртом, прихватывает губами кожу и лижет. Маккой всхлипывает — громко и высоко — и немедленно стискивает челюсти с такой силой, что Джим отчетливо слышит хруст зубов. От расползающегося по его щекам румянца у Джима сносит крышу, а перед глазами все двоится.
Он вспоминает ту молоденькую блондинку и трясет головой. Она даже рядом не стояла.
— В постель, — командует Джим, но не отпускает бедра Маккоя, а потому практически тащит его вперед, останавливаясь только тогда, когда тот упирается коленями в кровать.
Джим толкает его на простыни, замирает на миг, любуясь, и только потом стягивает через голову футболку и стаскивает штаны. Он и не помнит, когда в последний раз перспектива секса его так радовала.
К тому моменту, когда он расправляется с одеждой, Маккой успевает отползти к самому изголовью, прижавшись спиной к спинке кровати и подтянув колени к груди. Кажется, что он вот-вот сорвется и вцепится в него, и Джиму приходится сжать собственный член, чтобы не кончить от одного только вида.
— Четыре дня прошло, — напоминает Джим, с хищной улыбкой забираясь на кровать. — Я сегодня не в настроении играть.
Джим барабанит пальцами по коленям Маккоя, проводит ладонью по ноге, вспоминая гладкость кожи, а потом резко хватает за бедро и тащит на себя.
Маккой сползает по спинке кровати. В таком положении несложно свернуть шею, а еще он неудобно упирается коленями Джиму в грудь. Щеки полыхают румянцем, и Маккой отворачивается, не решаясь посмотреть Джиму в глаза. Тень от ресниц ложится на скулы, расписывая их синяками.
У Джима стоит до боли.
— Не стесняйся, — произносит он нараспев, нетерпеливо шлепнув Маккоя по бедру. Закусив губу, тот невозможно-ярко краснеет, напрягается, расслабляется и тут же снова поджимает длинные ноги. Джиму практически приходится приказать еще раз, но, зажмурившись, Маккой все же нерешительно обнимает его ногами за талию, и Джим со стоном валится ему на грудь. Оказанное сопротивление — слабое и жалкое, — лишь подтверждает, насколько он вымотался за последние дни. Обычно Маккой вырывается, отталкивает его от себя, брыкается и извивается так, будто бы с него сдирают кожу. Не то чтобы Джим был против — наоборот, он даже ценит такое усердие.
Впившись губами в его шею, он чувствует, как Маккой выгибается, и ощущает кожей каждый стон. Интересно, какие еще звуки ему удастся из него сегодня вытянуть?
— Руки, — приказывает Джим, облизнувшись. Без лишних слов Маккой хватается за перекладины в изголовье, вытягиваясь в полный рост. Влажная кожа покрыта испариной. Великолепен. Черт возьми, он великолепен.
Джим знает, каким отзывчивым может быть отданное в его распоряжение тело, как Маккой дергается всякий раз, когда он, не жалея времени и сил, проходится по всем давно выученным чувствительным местам. И в этот раз он не забывает облизать все тридцать шесть пятнышек на его груди, спускаясь к паху, и только потом сжимает его член в ладонях, гладит большим пальцем по нижней стороне, впитывая в себя тепло кожи. У Маккоя красивый член.
Дотянувшись до тюбика со смазкой, Джим выдавливает на ладонь густую прохладную каплю, быстро смазывает себя и, помогая себе рукой, проталкивает в Маккоя головку, не сводя взгляда с его лица.
— Блядь.
Выругавшись, Джим пытается отодвинуться — но неожиданно узкое, обжигающее-горячее тело не выпускает его. Маккоя под ним трясет, и Джим едва держится, чтобы не кончить прямо сейчас.
У Маккоя уходит добрая минута на то, чтобы расслабиться и привыкнуть к подзабытым ощущениям, позволив Джиму двигаться так, как ему удобно. Совсем скоро тот сбивается с ритма — волна удовольствия смывает все мысли до единой, а от прерывистых, гортанных — идеальных — стонов по коже бегут мурашки.
Многого им и не нужно — они оба привыкли к ежедневному сексу, и последствия разлуки сказываются гораздо раньше, чем Джим готов признаться. Он и сам не представлял, насколько ему нравилось быть внутри Маккоя, насколько ему это было нужно.
Сам доктор выглядит абсолютно разбитым — взмокший и все еще противящийся происходящему, он впивается пальцами в спину Джима, неохотно, но неизменно подаваясь навстречу каждому его движению. Он уже на грани, и Джим, заметив это, подхватывает его, приподнимая над кроватью, толкается быстрее, наваливаясь на него всем весом, а тот в ответ стискивает ногами его талию. Джим меняет угол, отточенным движением проезжаясь по простате, и Маккой под ним выгибается дугой, вставая на лопатки и впиваясь пятками в поясницу. Громкий вскрик, плотно прижавшееся тело — этого достаточно, чтобы Джим кончил, втираясь в него бедрами и судорожно вздрагивая.
Его быстро отпускает, руки и ноги словно наливаются бетоном, и он обессиленно падает рядом с Маккоем. Тот не отталкивает его, и Джим тычется лбом ему в плечо, хватает ртом воздух, восстанавливая сбившееся дыхание.
— Спасибо, — полу-выдыхает, полу-огрызается Маккой — благодарит, но не за оргазм, а за Галдрена.
Джим переводит дыхание, ощущая себя таким же вымотанным, как и Маккой.
— Завтра вернешься к своим обязанностям в альфа-смену.
Маккой кивает и прижимает ладонь к груди Джима, пытаясь отстраниться, но тот сжимает его бедрами и пришпиливает запястья к постели. Маккой одаривает его убийственным взглядом — в расширившихся после оргазма зрачках пылает гнев.
Член Джима дергается внутри него.
— О нет, ты никуда не пойдешь. Я тебя несколько дней не видел.
— Сомневаюсь, что ты провел их в одиночестве, — по-змеиному шипит Маккой, вырываясь с новыми силами. Джим улыбается от уха до уха, давит большим пальцем на отметину на запястье, заставляя его содрогнуться.
— Думаю, вы должны показать, насколько благодарны мне, доктор, — ухмыляется он, изгибается и одним коротким движением перекатывается на спину, так и не выйдя из Маккоя. Тот елозит коленями по постели, рваным движением опускаясь вниз, морщится и неловко дергается. К тому моменту, когда он, наконец, перестает ерзать, Джиму уже полностью возбужден.
Он не торопится, позволяя Маккою вырываться, отбиваться и шипеть, пока его жалобы не стихают, и он не начинает медленно — мучительно медленно — насаживаться на его член. Несколько минут Джим держится, но разворачивающееся перед глазами действо лишает его остатков терпения, заставляя вздергивать бедра. Он трахает Маккоя до самого сигнала будильника, оповещающего о начале альфа-смены.
---
Джим ловит себя на том, что все больше и больше наблюдает за Маккоем.
Сначала он не придает этому никакого значения: доктор удивительно красив, и Джим с удовольствием таскает его по узким коридорам корабля, демонстрируя всем и каждому укусы и царапины, которые оставляет на его теле. Ему нравится видеть нескрываемую зависть экипажа, знать, что каждый хотел бы переспать с его любимцем.
А потом он начинает кое-что подмечать.
Маккой в совершенстве владеет обеими руками, но правой предпочитает оставлять заметки в падде, а левой — оперировать. Он никогда не обращается к медицинским справочникам, какими бы сложными не казались необходимые процедуры. Он полностью сосредотачивает внимание на сидящем перед ним пациенте, хмурит брови, концентрируясь. Мелкие повреждения и ожоги Маккой перепоручает своим сотрудникам, но всегда выкраивает время, чтобы все проверить. Обследовав пациента трикодером, доктор всегда прикасается к нему — Джим ставит себе пометку, что от этой привычки его придется избавить.
Маккой абсолютно великолепен, и приступ мучительного возбуждения охватывает Джима всякий раз, когда он осознает, что весь этот разум, вся страсть принадлежат ему и только ему.
Джим запоминает, как Маккой делит еду на тарелке так, чтобы она не смешивалась, всегда начинает с овощей, а потом движется от блюда к блюду по часовой стрелке. Он ненавидит вкус и запах кокосов, зато всегда радуется, когда в меню есть персиковый пирог. Он предпочитает черный кофе без всего, а в чай добавляет молоко и сахар. После смены он наливает в стакан бурбона на три пальца и выпивает его ровно в два глотка и никогда не залечивает царапины и укусы, позволяя им заживать естественным образом.
Джим замечает, что левый глаз Маккоя светлее и чуть зеленее правого, карего, и что он часто улыбается — но не в его присутствии. Он прикусывает губы, когда те пересыхают, и его покрасневший мягкий рот сводит Джима с ума. Каждое утро Маккой бреется слева направо, а в душе намыливает сначала левое плечо. Он спит на правой стороне кровати и каждую неделю обязательно пишет своей дочери.
Проигнорировать существование этой самой дочери Джим никак не может. В его картотеке о ней нет ни единого упоминания — значит, Маккой предпринял меры, чтобы точно знать, что власти Империи ее не найдут. Но Джим обнаружил ее, расспросив парочку своих шпионов — тех, о ком потом не будет жалеть. Когда Маккой произносит ее имя, его голос смягчается — неважно, в каком бешенстве он был за миг до этого, и у него сердце подскакивает до самого горла, когда он видит Кирка, рассматривающего спрятанную в ящике обрамленную картинку. Он уже один раз обновил фотографию, надежно сохранив прежнюю в абсолютно пустом журнале.
У Джима уходит год на то, чтобы выявить каждую причуду, каждую мелочь в характере Маккоя, которая превращает его в такую соблазнительную игрушку.
И где-то между делом, среди всех этих открытий каким-то неведомым образом Джим умудряется упустить момент, когда сам влюбляется в него, окончательно и бесповоротно.
---
Павел Чехов попадает к нему совершенно случайным образом.
Вордикофф — крикливая пародия на капитана — умудряется выболтать, что в Русской Академии учится гений: парню всего семнадцать, а он уже произвел настоящую революцию в методах обучения навигаторов.
Один звонок Пайку, несколько кредитов, ушедших в правильные руки — и спустя три дня перед Джимом оказываются бумаги о переводе Чехова — необходима только его подпись. Джим изучает результаты тестов, пробегается по отчетам о владении оружием, читает длиннющие работы. Он впечатлен, но от сына Андрея Чехова меньшего ждать не приходится.
Однако когда Чехов-младший поднимается на борт, Джим все же не ожидает увидеть тощего, кудрявого паренька. Широкоплечий Андрей — человек-гора, груда крепких костей, заключенных в сильные мышцы. Павел же пошел в мать — гибкое тело танцора и жалобные глаза. Быстро, но с должным уважением отсалютовав капитану, он пожимает ему руку и улыбается— искренне, черт возьми, улыбается!
— Капитан! — приветствует он его звонким щебетом. — Для меня это большая честь.
Кудряшки подпрыгивают, а глаза сияют благоговением. Если бы не царапины и шрамы, выглядывающие из-под униформы, Джим бы подумал, что поднял на борт не того человека.
— Энсин Чехов, — произносит он, вытягивая нож и рассекая воздух. Не моргнув, Чехов легко блокирует удар взмахом собственного клинка, искусно спрятанного прежде где-то под обтягивающей тело второй кожей униформой. Улыбнувшись, Джим хлопает парня по спине, отчего тот неловко оступается, шагнув вперед.
— Тебе здесь понравится, — обещает Джим, ведя Чехова на мостик.
---
Проходит всего-то два дня.
Джим наблюдает за тем, как Чехов расправляется с противниками в три раза крупнее его самого, и те падают сломанными куклами под взмахами его ножей. Глаза парня темнеют от маниакальной радости, когда он играет с телами своих жертв. Джим позволяет ему развлекаться, пока его репутация не обрастает приглушенными слухами, разлетающимися по коридорам «Энтерпрайз»а подобно ядовитому газу.
Так уж получается, что Джим становится невольным свидетелем того, как тело энсина Саймона соскальзывает с клинка Чехова. Его форма расходится по шву, а рот кривится во впечатляющей даже Джима злобной ухмылке. На рухнувшем теле обнаруживаются три глубоких раны, нанесенных так, чтобы повредить главные артерии. Бедняга явно успел надоесть Чехову, если тот даже не тратит время на то, чтобы насладиться его смертью.
— Энсин.
Моментально переключив на него внимание, паренек разворачивается на каблуках и салютует. Чехов искренне, ясно улыбается, а следы смертоносного гнева смягчает детский восторг.
Джиму нравится такой энтузиазм, но еще одной лекции от Маккоя, жалующегося на кучи тел в коридорах, он просто не выдержит.
Происходящее стало мешать его личной жизни.
— Больше никаких убийств, Чехов, — ставит подчиненного перед фактом Джим. — Пока я не разрешу.
— Так точно, капитан, — с уважением кивает Чехов, и взгляд его все еще горит восхищением.
Джим решает, что момент как никогда удачный, чтобы поднять еще один вопрос.
— И если хоть волосок упадет с головы доктора Маккоя, я лично отрежу тебе и руки, и ноги.
В потемневших от ярости глазах Чехова - нескрываемая обида. Сморгнув, он все же кивает:
— Да, капитан.
— Хороший мальчик.
Приобняв Чехова за плечи, Джим буквально тащит его в столовую.
---
Джим знал, что Чехов быстро подружится с Сулу, знал, что он окажется умнее Спока и способнее Скотти.
Чего он не ожидал — но вообще-то должен был предположить — так это того, что Маккой начнет носиться с ним, как волчица с волчонком. Джим видит, с каким вниманием он относится к каждой чеховской вспышке ярости, как аккуратно, заботливо залечивает его раны. Переволновавшись, Маккой ворчит на Чехова, а тот отвечает ему ангельской улыбкой, обещая впредь быть осторожнее.
В каком-то смысле такое положение вещей вполне закономерно. Чехов точно так же даже не представляет, насколько явно отражаются на его лице и радость, и неприязнь. Он может расчленить любого за один только неосторожный и слишком долгий взгляд, но при этом неизменно возвращается в лазарет и, вытянувшись по струнке и вперив взгляд в пол, слушает гневные, исполненные разочарования, сомнения и заботы отповеди доктора.
Каждый раз, когда Маккой смотрит на Чехова, в его взгляде сквозит такое сочувствие, будто если бы он заботился о нем, если бы приложил все усилия, то смог бы его спасти. А Чехов пропитывается насквозь его вниманием, тянется к нему, как оголодавший, как утопающий, и каждый раз смотрит на него так, словно может защитить.
Джим задумывается, стоит ли ему осадить Чехова и предупредить о том, насколько опасно бывает приближаться к тому, что не является твоей собственностью, но неослабевающие привязанность и верность капитану и все равно не позволяют тому совершить что-то такое, за что потом придется расплачиваться собственной кровью. Так, всякий раз, когда Маккой оказывается с ним в одной комнате, Чехов сцепляет руки за спиной и изредка посматривает на него, считая, что Кирк ничего не замечает.
Со дня их разговора о трупах проходит полгода, и Джим вновь натыкается на Чехова — тот сидит верхом на трясущемся Фэрри, а с его ножей льется кровь. Клинок выскальзывает из окровавленных ладоней — и Джим как наяву слышит раздраженные жалобы Маккоя на Чеховские проблемы с самоконтролем.
— Энсин.
Развернувшись, Чехов впивается в него взглядом; его симпатичное личико расчерчено красным. Фэрри под ним все еще брыкается, захлебываясь кровью — ее слишком много; Чехов, должно быть, искромсал его легкие в ленточки.
А потом Джим видит мясистый обрубок у самого его уха — язык.
Подняв бровь и скрестив руки на груди, Джим прислоняется к стене.
— Искренне надеюсь, что вы приберегли достойное объяснение.
Чехов не сводит с него глаз, прекрасный в своей ярости — при других обстоятельствах Джим с удовольствием бы помог ей раскрыться в полном цвете.
— Он соврал, говоря о докторе Маккое. Соврал, поэтому я вырезал ему язык.
У Джима дергается глаз; слова Чехова не сразу укладываются в его сознании, а когда это все-таки происходит, он не может определиться, кто раздражает его больше — Фэрри, имевший наглость просто произнести имя Маккоя, или Чехов, отстаивающий честь его любимца.
Видимо, с парнем все-таки стоило поговорить.
Джим наклоняется так, что его глаза оказываются на одном уровне с глазами Чехова, пылающими смертоносной злостью. Он убьет Фэрри, что бы Джим ни сказал — спираль бунтарства, выбитого — в прямом смысле — из него в Русской Академии, неумолимо закрутилась.
Но Джим лишь хмыкает, осознав вдруг, что, пока Маккой принадлежит ему, он сможет крутить Чеховым так, как ему вздумается.
Выпрямившись, он нарочито медленно давит ботинком язык Фэрри. Услышав хлюпанье, Чехов расплывается в демонической улыбке.
— Правильно поступили, энсин.
---
Вместе с приглашением на ежегодный прием в честь дня основания империи Пайк отправляет Джиму еще и сшитую специальное по такому случаю парадную синюю форму — для него самого, и медицинскую белую — для его спутника.
Джим заходится хохотом, получив посылку, развеселившись от очевидности намерений Пайка. Рассматривая накрахмаленный до хруста китель, он представляет широкие плечи Маккоя, затянутые в белую ткань, и то, как поведет его по залу, забитому адмиралами и имперскими сановниками и дипломатами. А озлобленный взгляд доктора и его явное недовольство тем, что его вытащили из лазарета и заставили принарядиться и посетить высшее общество, станут дополнительным развлечением.
Реакция Маккоя и правда не разочаровывает — тот рвет и мечет и стискивает кулаки, прекрасно зная, что не сможет найти в себе силы не только нанести удар, но и замахнуться вообще.
Джим приходит в такой восторг, что даже жертвует привычным минетом в пользу подготовки к вечеру.
Сам по себе прием оказывается чересчур напыщенным и совершенно унылым. Политики таскают за собой своих рабов и жен так, будто передвигают фигуры на огромной шахматной доске. Джим держит Маккоя при себе, ненавязчиво опустив ладонь тому на загривок, и тот то и дело морщится и пьет, не останавливаясь, с явным вызовом глядя на всех, кто решается к нему подойти.
Джим почему-то каждый раз забывает, насколько скучными оказываются такие вот вечеринки. Маккой рядом с ним постоянно дергается — мундир ему чуточку мал. Зная Пайка, можно точно сказать, что он специально заказал именно такую форму — по зыбкой границе, разделяющей приличное и непристойное. Слишком тесный двубортный мундир с воротником-стойкой облегает широкие плечи и подчеркивает узкую талию и длинные ноги. Судя по позе Маккоя, форма при этом еще и стягивает руки и грудь, и доктору приходится весь вечер сидеть неестественно прямо, чтобы случайно не распороть швы.
Джиму хочется срезать чертову ткань и развернуть, наконец, свой подарок.
— Разве тебе тут не нравится? — спрашивает он после того, как особенно нудный политик, оставив их столик, устремляется к едва одетой рабыне.
— Да я аж дрожу от восторга, — огрызается Маккой; его мягкие губы чуть поблескивают от влитого им в себя алкоголя. Чаще всего Джиму не удается вытянуть из него ничего, кроме парочки обрывистых фраз, но стоит добавить чуточку бренди — и южный акцент начинает прорезаться все яснее с каждым произнесенным словом.
Джим любит его грубоватую, всегда такой эмоциональную манеру говорить и то, как Маккой умеет передать столько всего в нескольких словах. А особенно приятно слышать, как этот резкий голос срывается на стоны и мольбы, и как Маккой каждый раз выкрикивает его имя.
Когда рука Джима падает ему на бедро, доктор, вспыхнув, резко выпрямляется и тут же спихивает с себя чужую ладонь, воровато оглядываясь на соседние столики.
Джим с легкостью возвращает руку на прежнее место, ведет пальцами вверх по шву. Маккой сутулится, словно пытаясь ускользнуть от всеобщего внимания, но безрезультатно — большинство гостей и так весь вечер не сводило с него оценивающих взглядов, а теперь все они с радостью наблюдают за бесплатным шоу.
Сквозь тонкий слой ткани Джим сжимает его моментально вставший член, и Маккой шипит, трясет головой, крепко зажмуривается перед тем, как снова широко распахнуть глаза.
— Давай же, — подначивает его Джим, — сопротивляйся.
— Ублюдок, — глухо рычит Маккой в ответ.
Высокий воротник скрывает длинную шею, в которую Джим был бы не прочь впиться зубами, зная, что Маккой непременно бы застонал и дернулся, втираясь в его ладонь. Вместо этого он прослеживает ногтями линию волос и облизывается, наслаждаясь его дрожью.
Кто-то рядом с ним нарочито громко прочищает горло. Прерванный, Джим поднимает глаза и видит персонального телохранителя Пайка, Дюбуа. Тот передает, что Пайк хочет его видеть, и, развернувшись на каблуках, возвращается к своему капитану, напоследок скользнув взглядом по Маккою. Джим следит за ним, пока не видит в другом конце зала Пайка в инвалидной коляске и составляющих ему компанию адмирала Арчера и президента Терранской империи.
Пайк выглядит крайне довольным собой. Джим слишком хорошо его знает, а потому ни секунды не сомневается, что он специально прервал их. Губы сами собой растягиваются в ухмылке. Если бы Пайк не был инвалидом, после этого вечера он бы точно им стал.
Но еще Джим знает, что заставлять Пайка ждать слишком долго нельзя.
— Будь хорошим мальчиком, — шепчет он Маккою, цепляя губами мочку уха лишь для того, чтобы насладиться вспыхнувшим на недовольном лице румянцем, — и никуда не уходи.
Джим оставляет очаровательно, по его мнению, раскрасневшегося Маккоя за столиком.
---
Беседа длится ровно 20 минут.
Арчер и Пайк обсуждают запланированные мероприятия, распределение бюджета и сектора галактики, которые «Энтерпрайз» предстоит исследовать в ближайшую пятилетнюю миссию. Джим с легкостью парирует не слишком завуалированные комментарии Арчера по поводу старших офицеров корабля — начальника медицинской службы и первого помощника-вулканца, но замечания надежно впечатываются в сознание, оставаясь где-то под кожей.
Отпускают его уже с головной болью и одеревеневшей шеей. Во рту горчит от скотча Арчера и сочащейся из прикушенного языка крови. Однажды Джим насладится падением Арчера сполна и даже надеется принять участие в его свержении.
Единственное, что слегка скрашивает отвратительное настроение Джима, это мысли о том, как он будет вытаскивать Маккоя из парадной формы. Наверное, этим вечером он его свяжет, распнет на кровати и будет дразнить до тех пор, пока тот не потеряет дар речи, а стены каюты не содрогнутся от криков.
Но за столом Маккоя нет. А еще его нет ни за баром, ни в уборной. Джим кривит губы, окончательно выходя из себя. Прием почти подошел к концу, по залу снуют только редкие официанты и слуги, и затянутого в ослепительно-белое Маккоя проглядеть просто невозможно.
Джим и сам не знает, как и почему замечает крохотные капельки крови в коридоре, ведущем к уборным, но редкие пятнышки на пути к ангару прекрасно справляются с ролью хлебных крошек.
Стрелой пролетев по коридору, Джим добирается до ангара меньше чем за минуту и обнаруживает склонившегося над Маккоем Дюбуа; взгляд сам собой цепляется за насквозь пропитанный кровью некогда белый рукав и спущенные до колен брюки. Плотоядно поглядывая на свою жертву и посмеиваясь, Дюбуа сжимает его член, второй рукой раздвигая ягодицы.
Джим и не помнит, как сорвался с места.
Стиснув кинжал обеими руками, он делает резкий выпад, со всей силы всаживая лезвие в бок противнику. С громким криком Дюбуа выпускает Маккоя из своих грязных лап, и тот сползает с ящика на пол. Каждый болезненный стон подпитывает разгорающуюся в душе Джима злость.
Ослепленный гневом, Джим прокручивает кинжал в теле противника, отводит руку и бьет снова. Он голыми руками разорвет этого ублюдка, превратит в пытку каждый вздох, который позволит ему сделать. Он…
Низко застонав, Маккой пытается встать на колени, но дрожащие ноги не держат, и он снова падает, стреноженный собственной формой. Пнув напоследок истекающее кровью тело, Джим переступает через Дюбуа и опускается на пол рядом с Маккоем.
— Джим, — стонет тот. Налитые кровью глаза ярко горят на холодном побелевшем лице. Весь правый рукав его мундира заляпан красным так, будто бы он окунул руку в краску. Из широкой и глубокой раны на виске хлещет кровь — дурной знак. Джим срывает с себя золотистый пояс, скручивает ткань в тугой комок и прижимает его к ссадине.
Зашипев от боли, Маккой теряет сознание. Подхватив его с пола, Джим устраивает его голову у себя на плече — так, чтобы можно было удержать на месте импровизированную повязку, и грудью чувствует, как бешено колотится его сердце. Маккой кажется Джиму поразительно легким.
Подняв голову, он встречается взглядом с замершим в дверях мрачным, раздосадованным Пайком и крепче прижимает Маккоя к себе.
— Я ждал от тебя большего, Джеймс, — с жалостью смотрит на него Пайк.
— Если только я узнаю, что ты все подстроил… — собственный голос кажется Джиму чужим — диким и лишенным эмоций. Он знает, что на лице его застыла уродливая, вызывающая гримаса.
Пайк смотрит на него в упор, и Джим никак не может понять, о чем тот думает. Не выдерживав первым, Пайк разворачивается к выходу, махнув напоследок в сторону Дюбуа.
— Избавься от него.
С удовольствием.
---
Дюбуа удается продержаться всего неделю.
Сначала Джим отсекает ему кисти рук, потом вырезает глаза и сдирает с лица губы так, будто бы счищает кожурку с апельсина, и кричит от разочарования, когда тело наконец-то обмякает в цепях. У него и в планах не было заканчивать — припасенных процедур хватило бы на несколько месяцев.
Никто и никогда не наносил ему такого серьезного оскорбления. Все на том прием понимали, что Маккой принадлежит ему, все знали — и все же Дюбуа, возомнив себя исключением, решил, что может наложить свои отвратительные руки на то, в чем Джим отказывал королям и императорам.
Тело Дюбуа он выбрасывает через шлюз. Руки дрожат от нерастраченной энергии, от неослабевающего желания разрушать и калечить. Ему хочется причинить кому-нибудь боль, хочется ломать и…
— Капитан, — осторожно окликает его Чепел, — он пришел в себя.
Через минуту Джим оказывается в лазарете. Маккой все еще бледен, а по его щеке расползается темно-фиолетовый синяк. Самым кончиком кинжала Джим прочерчивает линию под подбородком Кристины, пригрозив, что если она не сумеет стереть все следы, ее ждет кое-что похуже.
Только Джим может оставлять на нем свои метки.
— Вон, — приказывает он. Поклонившись, Чепел запирает перегородку. Маккой не открывает глаз, но дышит поверхностно и сбивчиво. Приподняв опухшее веко, он равнодушно смотрит на Джима, и тот вдруг с оглушающей ясностью осознает, насколько тот красив. Маккой весь покрыт фиолетовыми, багряными, алыми и угольно-черными пятнами — а Джима переполняет целое месиво чувств, среди которых возбуждению нет места.
— Видимо, мне действительно придется таскать тебя на поводке, а?
Джим не шутит, но Маккой уже снова погружается в дрему, усыпленный текущими по венам лекарствами.
— Похоже на то, — бормочет он в ответ и со вздохом закрывает глаза. Поддавшись нахлынувшей усталости, он засыпает, и во сне лицо его разглаживается, а дыхание становится глубже. Еще несколько минут Джим наблюдает за ним, а потом встает, собравшись уйти.
И не может.
В абсолютном и безоговорочном шоке Джим смотрит на собственную ладонь, крепко стиснувшую пальцы Маккоя. Он не помнит, как прикоснулся к нему, и не знает, кто же из них в итоге сделал первый шаг. Он цепляется за руку Маккоя, и его собственные пальцы просто отказываются разжиматься, как бы сильно Джим того ни желал.
Подтянув стул поближе к кровати, Джим опускается на прежнее место.
И остается в лазарете на всю ночь.
---
Две недели кажутся Джиму бесконечностью — не в одном, а в целых четырех секторах, за которые он несет ответственность, свирепствуют бунты, напрямую ведущие к государственным переворотам и политическому терроризму. Ему приходится растянуть собственную агентурную сеть намного дальше, чем хотелось бы, но ближайшие корабли сейчас в семи световых годах от «Энтерпрайз» и сокращать расстояние не спешат.
Джим падает в кресло, и, усмехнувшись, запускает падд в противоположный угол комнаты. Он устал и совсем вымотался. Недавно получив повышение, новоявленный адмирал Арчер все это время дышал ему в спину — окрыленный властью, он потерял всякую способность здраво оценивать ситуацию. Хотя Джим не удивлен. Арчер ненавидел и его отца, и мать — за то, что та его отвергла. Ничуть не меньше он ненавидел и самого Джима — за то, что тот превосходил самые смелые ожидания, и за то, что сумел заслужить верность и поддержку Пайка. Джим знал, что Арчер скорее предпочел бы лицезреть гибель «Энтерпрайз», чем успех ее капитана.
Однако проигрывать Джим не собирался. Он никогда не уступал — с того самого дня, как научился побеждать. Он выживет, добьется своего и продолжит копить силы до моменты, когда прошествует прямо в кабинет Арчера и вырвет сердце у него из груди.
Закрыв глаза, Джим роняет голову на спинку стула. Пара минут — и он сумеет унять недовольство и снова собрать себя воедино.
Когда дверь каюты тихо отползает в сторону, Джим не глядя понимает, что это Маккой — его шаги звучат для него так же знакомо, как и шорох выдергиваемого из ножен кинжала или щелчок фазера, переведенного на поражение.
Открыв глаза, Джим обнаруживает застывшего над ним Маккоя. Тот молчит, но в глазах его теснится столько чувств, что Джиму кажется, будто бы он может прочитать его мысли — все до единой. В такие моменты чересчур выразительная мимика выдает его с головой.
Маккой зарывается пальцами в светлые пряди, тянет голову Джим назад, полностью открывая незащищенную шею. Тот никогда еще не позволял никому так близко подобраться к себе и не выставлял напоказ горло, но в этот раз ему не о чем беспокоиться — Маккой со своей израненной душой нараспашку никогда не был для него настоящей угрозой. Он не сводит с Джима глаз, и взгляд его становится острее и решительнее, словно доктор наконец-то победил в споре с самим собой. Маккой медленно наклоняется, и Джим задерживает дыхание, потрясенный первым прикосновением его губ. Когда Маккой отстраняется, его влажные глаза сияют благодарностью.
Ага. Джим уже спрашивал себя, когда же тот узнает о Джоанне.
— Как мило, — произносит он вместо этого, — наш первый поцелуй.
И это действительно так. Целых три года прошло, а нужно было всего-то несколько четко сформулированных приказов. Если Джоанна сама не натворит глупостей, за ее благополучие можно не волноваться.
Маккой с нажимом проводит пальцем по нижней губе Джима. Тот все еще смотрит вверх и замечает загорающееся в его глазах решительное упрямство — такое выражение лица ассоциируется у Джима только с Маккоем, стоящим на коленях и чуть ли не умоляющим о разрядке. Тот целует его еще раз, в этот раз увереннее и глубже.
Внутри Джима что-то обрывается, и он резко разворачивается, словно вырывается из цепкой хватки, и впивается в рот Маккоя, льнет к нему всем телом, запуская пальцы в густую шевелюру и притягивая к себе. Тот искренне отвечает, посасывает его язык и прихватывает зубами губу, ласкает лицо и прижимается к нему так тесно, будто пытается свести края открытой раны.
Внутри Джима будто разгорается костер — пламя рвется наружу, опаляя все тело болью сильнее, чем мог бы агонизатор. Он толкает Маккоя на кровать, и тот тянет его на себя, ловко стаскивает с него рубашку, пока Джим, не способный оторваться от его губ, кусает и тут же зализывает ранки. Судя по всему, он просто срывает с Маккоя одежду — материал трещит, поддаваясь, но Джим руководствуется единственной оставшейся у него сейчас потребностью — быть как можно ближе.
Маккой отвечает ему с тем же рвением, и Джиму кажется, что их тела сливаются воедино, что он никогда не сможет оторваться от его губ. Он исследует языком его рот, чувствуя вкус бурбона и себя самого, и от этого в голове становится ослепительно пусто, а внутренности скручивает желанием.
Маккой тянет его за волосы, отстраняясь только для того, чтобы глотнуть воздуха, и снова жмется к нему, не пытаясь даже смягчить поцелуй, отдаваясь с отчаянной, всепоглощающей страстью. Впиваясь в него ногтями, Джим оттягивает его шею и вылизывает губы.
Их тела идеально вписываются друг в друга.
— Только сегодня, — выдыхает Маккой, расцарапывая Джиму спину, и тот слышит «это все, что я могу тебе дать». Джим и не ожидал иного, и потому не позволяет себе слишком долго думать о том, насколько коротка ночь. Маккой предлагает ему себя, и Джим собирается забрать его себе целиком, не оставив ровным счетом ничего.
Ему просто надо быть ближе, слиться с Маккоем, чувствовать больше обнаженной кожи, приоткрытых губ. Доктор ласкает его обеими руками, плотно сжимает на члене ладонь, и Джим даже не пытается сдержаться — раз он позволил Маккою почти полностью перехватить контроль, то может позволить и себе небольшую поблажку. Он и так зашел слишком далеко, а Маккой не останавливается ни на секунду, не разрывая при этом поцелуй. Джиму больше и не надо.
Когда оргазм обрушивается на него, Джим кричит в голос. Маккой не убирает руки, и от прикосновения длинных чутких пальцев хирурга у Джима все еще стоит до боли. Усмехнувшись, Маккой соскальзывает по его телу и облизывает головку, словно пробует ее на вкус. Слишком чувствительный, Джим дергается и крутится на месте. Голова плывет, а язык наждачной бумагой скользит по оголенной плоти. Когда Маккой наконец берет его член в рот, Джим, не выдержав одуряющей влажной тесноты, вскидывает бедра, чуть ли не подпрыгивая на кровати.
Никогда прежде он не осознавал так явно, что не контролирует ситуацию, и Маккой понимает это — его темные глаза сверкают триумфом.
Джим всегда обожал его рот и то, что он умеет им делать. Он до сих пор помнит, как поставил Маккоя на колени в первый раз, и от глубочайшего удовлетворения по коже еще несколько дней шли мурашки. Маккой делал минет просто мастерски, пуская в ход умелые пальцы, потрясающие губы и ловкий язык, выдаивая из него удовольствие до последней капли. Он знал, что нравилось Джиму, с ходу определял, когда тот хотел, чтобы все было грязно и быстро, или, наоборот, предпочитал растянуть процесс до тех пор, пока Маккой не начинал жмуриться от боли в сведенной челюсти.
В этот раз все иначе, намного интимнее и ярче. Если обычно Маккой смотрит ему прямо в глаза, то в этот раз он зажмуривается. Поблескивающие от слюны губы плотно обхватывают член Джима, а язык скользит по стволу, надавливая именно так, как надо. Кажется, Маккой просто делает то, что ему нравится, словно его собственное удовольствие напрямую зависит от удовольствия Джима, и от одной этой мысли тот, застонав, напрягается всем телом.
Когда он уже чувствует закручивающийся где-то в животе второй оргазм, Маккой отстраняется с непристойно-громким звуком и гладит его сильной, мозолистой ладонью, не раз сводившей Джима с ума. Короткие ногти легко царапают кожу, и Джим беспомощно бьется в болезненном, слишком быстром оргазме. Маккой все еще сжимает его член.
— Это все, на что ты способен, Джим?
А вот это уже вызов.
Рыкнув, Джим с непонятно откуда взявшимися силами переворачивается, меняясь местами с Маккоем, и прижимает его к кровати, позволяет облизать свою руку, а потом устраивает его колени у себя на плечах и проталкивает в него сразу два пальца.
Те без малейшего сопротивления проскальзывают внутрь.
Продолжение в комментариях...
URL записиНазвание: Икар
Переводчик: fandom Star Trek 2014
Бета: fandom Star Trek 2014
Оригинал: the icarus verse by primavera, запрос отправлен
Ссылка на оригинал: the icarus verse
Размер: макси, 24133 слов в оригинале
Канон: Alternate Original Series
Пейринг/Персонажи: миррор!Кирк/миррор!Маккой, миррор!Чехов, миррор!Джоанна, миррор!Сулу, миррор!Пайк, ОМП
Категория: слэш
Жанр: драма, юст, романс, дарк
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Однажды в детстве Джим услышал сказку о мальчике с восковыми крыльями, подлетевшем слишком близко к солнцу.
Иллюстрация: Доктор и капитан, Поцелуй
Предупреждения: миррор-верс со всеми вытекающими: даб-кон, нон-кон, графичное описание насилия и пыток, стокгольмский синдром, смерть второстепенных персонажей
Примечание: Авторская иллюстрация к тексту лежит здесь
Скачать: .doc, fb2, epub
Для голосования: #. fandom Star Trek 2014 - "Икар"
I.Возвращаясь к истокам.
Однажды в детстве Джим услышал сказку о мальчике с восковыми крыльями, подлетевшем слишком близко к солнцу. Мальчик упал, его отец заплакал.
Джим никогда не понимал эту историю.
Падение как таковое еще никого не убило.
Смерть несло неизбежное столкновение с землей.
---
Джиму нравится Маккой.
Он красив и опасен, словно остро отточенный осколок стекла, словно бомба замедленного действия, утыканная шипами и готовая взорваться в любой момент. Доктор до смешного человечен, и сила его сострадания может сравниться лишь с крепостью убеждений. Он отказывается пытать, отдается работе целиком, не жалея себя и без капли злобы лечит всех, кто приходит к нему в лазарет. Он в открытую спорит с капитанскими приказами, всякий раз клянется отомстить, но в итоге — как обычно — приползает к Джиму на коленях, стоит только тому чуть-чуть надавить на его подчиненных.
А еще Джиму нравится его трахать: обжигающе горячее, тесное тело каждый раз начисто сносит ему крышу. Маккой вырывается и огрызается, пока, наконец, не кончает, придавленный его весом, прижатый к кровати или к стене, сыплет проклятиями и практически рычит, невольно сжимая мышцы, практически заставляя Джима брать себя глубже и жестче.
Джиму очень нравится трахать Маккоя: для него это настоящий вызов, и он еще ни разу не проиграл.
Прошел уже целый год — достаточно времени, чтобы сломать кого угодно, но Маккой все еще держится, все еще занимает все мысли капитана, и это поражает того даже больше, чем невероятное упрямство доктора, отказывающегося сдаться и прогнуться под его желания.
Прошел уже целый год, но каждый раз, когда Джим берет его, Маккой вздрагивает и сжимается так, словно его бьет током. Джим больше не пытается ограничить ему свободу движения — гораздо приятнее наблюдать за естественным образом напрягающимся телом, выгибающимся ему навстречу. Он не запрещает Маккою закрывать глаза, и в награду получает возможность открыто рассматривать искаженное удовольствием лицо, ловя каждый сорванный вздох, пока тот обжигающе трется небритой щекой о его шею.
Джим подмечает, как Маккой сопротивляется и бьется у него в руках, если укусить его за шею, как возбуждается, если оставить на его горле цепочку ярких кровоподтеков. Он никогда не сдается так просто, заставляет Джима пробиваться сквозь броню, разрушая преграды — одну за другой, пока они не рассыпаются жалкими руинами у его ног. Тому приходится трудиться изо всех сил над каждым скупым стоном и приступом неконтролируемой дрожи. И всякий раз, когда Маккой вздергивает бедра ему навстречу, когда бессильно валится ему на грудь, принимая его в себя до предела, Джим пьянеет от осознания собственной победы.
Он кончает с таким чувством, будто только что выиграл войну, и Маккой вздрагивает и кричит под ним, выгибается на постели до хруста в позвоночнике — Джим не позволяет ему забыть, каким удовольствием может обернуться причиняемая им боль. Маккой не любит, когда к нему прикасаются сразу после оргазма, когда все нервы будто оголены, но Джим все равно трется о него до тех пор, пока тот сам не прижимается к нему спиной, будто ища защиты.
Вымотавшись, Маккой отключается в считаные минуты — стоит ему только закрыть глаза, как он сразу проваливается в глубокий сон. В такие моменты лицо его разглаживается, и он выглядит как никогда спокойным и умиротворенным.
Джим запоминает это выражение лица.
Его личная маленькая тайна.
---
Адмирал Галдрен поднимается на борт ровно в 11.00.
Надменная улыбка расползается по его лицу подобно давно зажившему шраму. Высокий мужчина — наверное, в лучшие годы он был еще выше, — слегка прихрамывает при ходьбе, хоть и пытается это скрыть, но Джим знает, что виной тому раздробленное в свое время и так и не залеченное колено.
Он приветствует Джима с минимально допустимым уважением, все еще обиженный на то, что протеже Пайка воспользовался своим положением, чтобы увести «Энтерпрайз» у него из-под носа. Проводимая Галдреном инспекция станции Карфаген не случайно совпала по времени с их прибытием.
Адмиральские шпионы получили приказ найти брешь в броне Джима Кирка, выяснить имя его любимца, и тот, догадываясь, что Галдрен спросит о Маккое, успел предпринять необходимые меры, чтобы отправить доктора как можно дальше, за пределы досягаемости цепких пальцев адмирала.
Когда-то Галдрен был опаснее острого клинка, не щадя даже самых преданных членов своей команды. Но это время уже прошло, кинжалы затупились, и в некогда командном голосе адмирала сейчас больше крика, чем четких приказов. Он уверен, что Кирк и не подозревает о пробравшихся на борт лазутчиках, и Джима его трюки порядком раздражают.
Что еще обиднее, Галдрен говорит менторским тоном, который приберегают обычно для непослушных детей, и ведет Джима по его собственному кораблю так, будто это он тут гость.
Мастерски скрывая усиливающееся раздражение, Джим проводит для него экскурсию, но Галдрен едва ли его слушает, с нездоровым интересом всматриваясь в лица проходящих мимо членов экипажа. Адмирал уверен, что ничем не выдает себя, но Джим замечает, как его ледяной взгляд мечется, цепляясь за каждого обладателя темных волос и губ, сжатых в тонкую злую линию, и вздрагивает от еле сдерживаемого приступа ярости — полный самодовольного превосходства, адмирал даже не пытается скрыть, что хочет заполучить его начальника медицинской службы.
В 21.00 они возвращаются в каюту Джима. Перед тем, как приступить к ужину, адмирал заставляет старшину Рэнд попробовать каждое блюдо — будто бы на борту мог найтись сумасшедший, решившийся отравить капитана. Кажется, задавшись целью вывести Джима из себя, он просто терпеливо ждет, пока тот перестанет себя контролировать и набросится на него.
Такой радости Джим ему не доставит
— Вынужден распрощаться с вами на ночь, капитан, — произносит Галдрен ровно в 22.00, медленно и величаво поднимаясь из-за стола. Джим облизывает губы в надежде скрыть ухмылку: он весь день ждал этого момента, и предвкушение шоу оседает на языке тяжелым слоем сахарной пудры.
— Не нуждаетесь ли в компании на вечер, адмирал?
Галдрен пытается не выказывать интереса, но все его старания терпят крах.
— До меня дошли слухи, что губы вашего главврача даже праведника не оставят равнодушным.
Джима передергивает. Честно говоря, губы Маккоя были первым, что он и сам заметил, но само осознание того, что кто-то из прихвостней Галдрена заострил на этом внимание… За одно только то, что они посмели взглянуть на его собственность, Джим их всех перережет.
— Его хочу, — Галдрен кривит губы в ухмылке, а в бессердечных глазах вспыхивает голод. Избегая встречаться с ним взглядом, Джим натянуто улыбается.
— Счел бы за честь, но, к сожалению, мой главврач сейчас в карантине — несколько дней назад слег с толбанской лихорадкой. Крайне заразная штука.
Грязно и уродливо усмехнувшись, Галдрен, явно взбешенный отказом, рычит:
— Покажите.
Скрыв самодовольную гримасу, Джим ведет его к комнате, в которой на время карантина заперт Маккой. Сквозь толстое стекло видно, как тот давится кашлем, жалкий, бледный и измученный. Взгляд затуманен жаром лихорадки, губы пылают — яркий контраст с синим пятнами, разукрасившими кожу.
Слабый как котенок и страдающий, Маккой все равно сексуален, а его сорванный, дрожащий голос звучит так же, как когда Джим его трахает; а подобные глухие короткие стоны он позволяет себе, только когда, сдавшись, переламывает свой характер и просто принимает происходящее как должное.
Джим так возбужден, что чуть было не выходит из образа.
— Какая жалость, — фыркает, в конце концов, Галдрен, и каждое его слово сочится негодованием. Он все еще не сводит глаз с Маккоя. — Тогда выбор остается за вами, капитан.
В каюту адмирала отправляется Хаджс, в то время как сам Джим выцепляет для себя бойкую блондинку — старшину.
Узкая и влажная, она скачет у него на коленях, но Джим ее будто и не замечает, хотя девушка старается изо всех сил, будто бы вознамерившись оторвать ему член. Она успевает кончить дважды, а у Джима понемногу пропадает всякое возбуждение.
В широко распахнутых глазах — преданность; этому взгляду не хватает обжигающей ненависти и открытого протеста, да и губы не идут ни в какое сравнение. Джима бесконечно раздражает, что Галдрен буквально заставил его запереть Маккоя в лазарете, хотя тот мог бы быть сейчас на месте этой девицы.
Перед глазами вспыхивает картинка — запрокинув голову, Маккой раскачивается у него на бедрах; от каждого движения из расслабленного рта вырывается низкий хрип. Ослепляющая волна возбуждения проносится по всему телу Джима, и старшина, заскулив, удваивает усилия.
Несмотря на накрывший его оргазм, Джим не удовлетворен, а по коже липкой пленкой расползается пробирающий до костей зуд.
Он спихивает девушку с себя, уже забыв ее лицо.
---
Еще один день Маккой проводит в лазарете. Перед тем, как вызвать его в свою каюту, Джим выслушивает заверения М’Бенги в том, что болезнь окончательно отступила.
Ровно через шесть минут на пороге появляется Маккой — растрепанный и изможденный, с трехдневной щетиной на подбородке, он едва держится на ногах от усталости. Привычное раздражение от того, что его вытащили из лазарета, уступает место неуверенной благодарности и отчаянной мольбе о передышке.
Когда Джим подзывает его жестом к своему креслу, Маккой вздыхает — глубоко и устало.
— Я должен сделать вам выговор, доктор. Почему вы позволяете себе шататься по кораблю в таком виде? — Джим почти не шутит. — Какой позор.
— Вряд ли я стану выглядеть лучше, если подмету собой пол твоей каюты, — огрызается Маккой, отвернувшись и скрестив руки на груди.
Джим улыбается.
— И то верно, — размышляет он вслух и приказывает, — раздевайся.
Беспомощно посмотрев на него, Маккой неловко выпутывается из помятой формы, и Джим завороженно смотрит на его тело, все еще покрытое едва заметными синими пятнышками. Ведет пальцем по одному из них, расположенному рядом с правым соском, и замечает, как Маккой вздрагивает от болезненно ярких ощущений.
Джим методично гладит каждое голубое пятно — он насчитал семьдесят три, — прикусывает кожу между ними, отчего Маккой дергается и извивается у него в руках. У него стоит, хотя он и пытается сдержать возбуждение.
Боже, как же Джим по нему скучал.
Прямо перед глазами маячит еще одно пятно — точно на выступе тазовой кости. Джим воспринимает такую удачу как явное приглашение и прижимается к нему ртом, прихватывает губами кожу и лижет. Маккой всхлипывает — громко и высоко — и немедленно стискивает челюсти с такой силой, что Джим отчетливо слышит хруст зубов. От расползающегося по его щекам румянца у Джима сносит крышу, а перед глазами все двоится.
Он вспоминает ту молоденькую блондинку и трясет головой. Она даже рядом не стояла.
— В постель, — командует Джим, но не отпускает бедра Маккоя, а потому практически тащит его вперед, останавливаясь только тогда, когда тот упирается коленями в кровать.
Джим толкает его на простыни, замирает на миг, любуясь, и только потом стягивает через голову футболку и стаскивает штаны. Он и не помнит, когда в последний раз перспектива секса его так радовала.
К тому моменту, когда он расправляется с одеждой, Маккой успевает отползти к самому изголовью, прижавшись спиной к спинке кровати и подтянув колени к груди. Кажется, что он вот-вот сорвется и вцепится в него, и Джиму приходится сжать собственный член, чтобы не кончить от одного только вида.
— Четыре дня прошло, — напоминает Джим, с хищной улыбкой забираясь на кровать. — Я сегодня не в настроении играть.
Джим барабанит пальцами по коленям Маккоя, проводит ладонью по ноге, вспоминая гладкость кожи, а потом резко хватает за бедро и тащит на себя.
Маккой сползает по спинке кровати. В таком положении несложно свернуть шею, а еще он неудобно упирается коленями Джиму в грудь. Щеки полыхают румянцем, и Маккой отворачивается, не решаясь посмотреть Джиму в глаза. Тень от ресниц ложится на скулы, расписывая их синяками.
У Джима стоит до боли.
— Не стесняйся, — произносит он нараспев, нетерпеливо шлепнув Маккоя по бедру. Закусив губу, тот невозможно-ярко краснеет, напрягается, расслабляется и тут же снова поджимает длинные ноги. Джиму практически приходится приказать еще раз, но, зажмурившись, Маккой все же нерешительно обнимает его ногами за талию, и Джим со стоном валится ему на грудь. Оказанное сопротивление — слабое и жалкое, — лишь подтверждает, насколько он вымотался за последние дни. Обычно Маккой вырывается, отталкивает его от себя, брыкается и извивается так, будто бы с него сдирают кожу. Не то чтобы Джим был против — наоборот, он даже ценит такое усердие.
Впившись губами в его шею, он чувствует, как Маккой выгибается, и ощущает кожей каждый стон. Интересно, какие еще звуки ему удастся из него сегодня вытянуть?
— Руки, — приказывает Джим, облизнувшись. Без лишних слов Маккой хватается за перекладины в изголовье, вытягиваясь в полный рост. Влажная кожа покрыта испариной. Великолепен. Черт возьми, он великолепен.
Джим знает, каким отзывчивым может быть отданное в его распоряжение тело, как Маккой дергается всякий раз, когда он, не жалея времени и сил, проходится по всем давно выученным чувствительным местам. И в этот раз он не забывает облизать все тридцать шесть пятнышек на его груди, спускаясь к паху, и только потом сжимает его член в ладонях, гладит большим пальцем по нижней стороне, впитывая в себя тепло кожи. У Маккоя красивый член.
Дотянувшись до тюбика со смазкой, Джим выдавливает на ладонь густую прохладную каплю, быстро смазывает себя и, помогая себе рукой, проталкивает в Маккоя головку, не сводя взгляда с его лица.
— Блядь.
Выругавшись, Джим пытается отодвинуться — но неожиданно узкое, обжигающее-горячее тело не выпускает его. Маккоя под ним трясет, и Джим едва держится, чтобы не кончить прямо сейчас.
У Маккоя уходит добрая минута на то, чтобы расслабиться и привыкнуть к подзабытым ощущениям, позволив Джиму двигаться так, как ему удобно. Совсем скоро тот сбивается с ритма — волна удовольствия смывает все мысли до единой, а от прерывистых, гортанных — идеальных — стонов по коже бегут мурашки.
Многого им и не нужно — они оба привыкли к ежедневному сексу, и последствия разлуки сказываются гораздо раньше, чем Джим готов признаться. Он и сам не представлял, насколько ему нравилось быть внутри Маккоя, насколько ему это было нужно.
Сам доктор выглядит абсолютно разбитым — взмокший и все еще противящийся происходящему, он впивается пальцами в спину Джима, неохотно, но неизменно подаваясь навстречу каждому его движению. Он уже на грани, и Джим, заметив это, подхватывает его, приподнимая над кроватью, толкается быстрее, наваливаясь на него всем весом, а тот в ответ стискивает ногами его талию. Джим меняет угол, отточенным движением проезжаясь по простате, и Маккой под ним выгибается дугой, вставая на лопатки и впиваясь пятками в поясницу. Громкий вскрик, плотно прижавшееся тело — этого достаточно, чтобы Джим кончил, втираясь в него бедрами и судорожно вздрагивая.
Его быстро отпускает, руки и ноги словно наливаются бетоном, и он обессиленно падает рядом с Маккоем. Тот не отталкивает его, и Джим тычется лбом ему в плечо, хватает ртом воздух, восстанавливая сбившееся дыхание.
— Спасибо, — полу-выдыхает, полу-огрызается Маккой — благодарит, но не за оргазм, а за Галдрена.
Джим переводит дыхание, ощущая себя таким же вымотанным, как и Маккой.
— Завтра вернешься к своим обязанностям в альфа-смену.
Маккой кивает и прижимает ладонь к груди Джима, пытаясь отстраниться, но тот сжимает его бедрами и пришпиливает запястья к постели. Маккой одаривает его убийственным взглядом — в расширившихся после оргазма зрачках пылает гнев.
Член Джима дергается внутри него.
— О нет, ты никуда не пойдешь. Я тебя несколько дней не видел.
— Сомневаюсь, что ты провел их в одиночестве, — по-змеиному шипит Маккой, вырываясь с новыми силами. Джим улыбается от уха до уха, давит большим пальцем на отметину на запястье, заставляя его содрогнуться.
— Думаю, вы должны показать, насколько благодарны мне, доктор, — ухмыляется он, изгибается и одним коротким движением перекатывается на спину, так и не выйдя из Маккоя. Тот елозит коленями по постели, рваным движением опускаясь вниз, морщится и неловко дергается. К тому моменту, когда он, наконец, перестает ерзать, Джиму уже полностью возбужден.
Он не торопится, позволяя Маккою вырываться, отбиваться и шипеть, пока его жалобы не стихают, и он не начинает медленно — мучительно медленно — насаживаться на его член. Несколько минут Джим держится, но разворачивающееся перед глазами действо лишает его остатков терпения, заставляя вздергивать бедра. Он трахает Маккоя до самого сигнала будильника, оповещающего о начале альфа-смены.
---
Джим ловит себя на том, что все больше и больше наблюдает за Маккоем.
Сначала он не придает этому никакого значения: доктор удивительно красив, и Джим с удовольствием таскает его по узким коридорам корабля, демонстрируя всем и каждому укусы и царапины, которые оставляет на его теле. Ему нравится видеть нескрываемую зависть экипажа, знать, что каждый хотел бы переспать с его любимцем.
А потом он начинает кое-что подмечать.
Маккой в совершенстве владеет обеими руками, но правой предпочитает оставлять заметки в падде, а левой — оперировать. Он никогда не обращается к медицинским справочникам, какими бы сложными не казались необходимые процедуры. Он полностью сосредотачивает внимание на сидящем перед ним пациенте, хмурит брови, концентрируясь. Мелкие повреждения и ожоги Маккой перепоручает своим сотрудникам, но всегда выкраивает время, чтобы все проверить. Обследовав пациента трикодером, доктор всегда прикасается к нему — Джим ставит себе пометку, что от этой привычки его придется избавить.
Маккой абсолютно великолепен, и приступ мучительного возбуждения охватывает Джима всякий раз, когда он осознает, что весь этот разум, вся страсть принадлежат ему и только ему.
Джим запоминает, как Маккой делит еду на тарелке так, чтобы она не смешивалась, всегда начинает с овощей, а потом движется от блюда к блюду по часовой стрелке. Он ненавидит вкус и запах кокосов, зато всегда радуется, когда в меню есть персиковый пирог. Он предпочитает черный кофе без всего, а в чай добавляет молоко и сахар. После смены он наливает в стакан бурбона на три пальца и выпивает его ровно в два глотка и никогда не залечивает царапины и укусы, позволяя им заживать естественным образом.
Джим замечает, что левый глаз Маккоя светлее и чуть зеленее правого, карего, и что он часто улыбается — но не в его присутствии. Он прикусывает губы, когда те пересыхают, и его покрасневший мягкий рот сводит Джима с ума. Каждое утро Маккой бреется слева направо, а в душе намыливает сначала левое плечо. Он спит на правой стороне кровати и каждую неделю обязательно пишет своей дочери.
Проигнорировать существование этой самой дочери Джим никак не может. В его картотеке о ней нет ни единого упоминания — значит, Маккой предпринял меры, чтобы точно знать, что власти Империи ее не найдут. Но Джим обнаружил ее, расспросив парочку своих шпионов — тех, о ком потом не будет жалеть. Когда Маккой произносит ее имя, его голос смягчается — неважно, в каком бешенстве он был за миг до этого, и у него сердце подскакивает до самого горла, когда он видит Кирка, рассматривающего спрятанную в ящике обрамленную картинку. Он уже один раз обновил фотографию, надежно сохранив прежнюю в абсолютно пустом журнале.
У Джима уходит год на то, чтобы выявить каждую причуду, каждую мелочь в характере Маккоя, которая превращает его в такую соблазнительную игрушку.
И где-то между делом, среди всех этих открытий каким-то неведомым образом Джим умудряется упустить момент, когда сам влюбляется в него, окончательно и бесповоротно.
---
Павел Чехов попадает к нему совершенно случайным образом.
Вордикофф — крикливая пародия на капитана — умудряется выболтать, что в Русской Академии учится гений: парню всего семнадцать, а он уже произвел настоящую революцию в методах обучения навигаторов.
Один звонок Пайку, несколько кредитов, ушедших в правильные руки — и спустя три дня перед Джимом оказываются бумаги о переводе Чехова — необходима только его подпись. Джим изучает результаты тестов, пробегается по отчетам о владении оружием, читает длиннющие работы. Он впечатлен, но от сына Андрея Чехова меньшего ждать не приходится.
Однако когда Чехов-младший поднимается на борт, Джим все же не ожидает увидеть тощего, кудрявого паренька. Широкоплечий Андрей — человек-гора, груда крепких костей, заключенных в сильные мышцы. Павел же пошел в мать — гибкое тело танцора и жалобные глаза. Быстро, но с должным уважением отсалютовав капитану, он пожимает ему руку и улыбается— искренне, черт возьми, улыбается!
— Капитан! — приветствует он его звонким щебетом. — Для меня это большая честь.
Кудряшки подпрыгивают, а глаза сияют благоговением. Если бы не царапины и шрамы, выглядывающие из-под униформы, Джим бы подумал, что поднял на борт не того человека.
— Энсин Чехов, — произносит он, вытягивая нож и рассекая воздух. Не моргнув, Чехов легко блокирует удар взмахом собственного клинка, искусно спрятанного прежде где-то под обтягивающей тело второй кожей униформой. Улыбнувшись, Джим хлопает парня по спине, отчего тот неловко оступается, шагнув вперед.
— Тебе здесь понравится, — обещает Джим, ведя Чехова на мостик.
---
Проходит всего-то два дня.
Джим наблюдает за тем, как Чехов расправляется с противниками в три раза крупнее его самого, и те падают сломанными куклами под взмахами его ножей. Глаза парня темнеют от маниакальной радости, когда он играет с телами своих жертв. Джим позволяет ему развлекаться, пока его репутация не обрастает приглушенными слухами, разлетающимися по коридорам «Энтерпрайз»а подобно ядовитому газу.
Так уж получается, что Джим становится невольным свидетелем того, как тело энсина Саймона соскальзывает с клинка Чехова. Его форма расходится по шву, а рот кривится во впечатляющей даже Джима злобной ухмылке. На рухнувшем теле обнаруживаются три глубоких раны, нанесенных так, чтобы повредить главные артерии. Бедняга явно успел надоесть Чехову, если тот даже не тратит время на то, чтобы насладиться его смертью.
— Энсин.
Моментально переключив на него внимание, паренек разворачивается на каблуках и салютует. Чехов искренне, ясно улыбается, а следы смертоносного гнева смягчает детский восторг.
Джиму нравится такой энтузиазм, но еще одной лекции от Маккоя, жалующегося на кучи тел в коридорах, он просто не выдержит.
Происходящее стало мешать его личной жизни.
— Больше никаких убийств, Чехов, — ставит подчиненного перед фактом Джим. — Пока я не разрешу.
— Так точно, капитан, — с уважением кивает Чехов, и взгляд его все еще горит восхищением.
Джим решает, что момент как никогда удачный, чтобы поднять еще один вопрос.
— И если хоть волосок упадет с головы доктора Маккоя, я лично отрежу тебе и руки, и ноги.
В потемневших от ярости глазах Чехова - нескрываемая обида. Сморгнув, он все же кивает:
— Да, капитан.
— Хороший мальчик.
Приобняв Чехова за плечи, Джим буквально тащит его в столовую.
---
Джим знал, что Чехов быстро подружится с Сулу, знал, что он окажется умнее Спока и способнее Скотти.
Чего он не ожидал — но вообще-то должен был предположить — так это того, что Маккой начнет носиться с ним, как волчица с волчонком. Джим видит, с каким вниманием он относится к каждой чеховской вспышке ярости, как аккуратно, заботливо залечивает его раны. Переволновавшись, Маккой ворчит на Чехова, а тот отвечает ему ангельской улыбкой, обещая впредь быть осторожнее.
В каком-то смысле такое положение вещей вполне закономерно. Чехов точно так же даже не представляет, насколько явно отражаются на его лице и радость, и неприязнь. Он может расчленить любого за один только неосторожный и слишком долгий взгляд, но при этом неизменно возвращается в лазарет и, вытянувшись по струнке и вперив взгляд в пол, слушает гневные, исполненные разочарования, сомнения и заботы отповеди доктора.
Каждый раз, когда Маккой смотрит на Чехова, в его взгляде сквозит такое сочувствие, будто если бы он заботился о нем, если бы приложил все усилия, то смог бы его спасти. А Чехов пропитывается насквозь его вниманием, тянется к нему, как оголодавший, как утопающий, и каждый раз смотрит на него так, словно может защитить.
Джим задумывается, стоит ли ему осадить Чехова и предупредить о том, насколько опасно бывает приближаться к тому, что не является твоей собственностью, но неослабевающие привязанность и верность капитану и все равно не позволяют тому совершить что-то такое, за что потом придется расплачиваться собственной кровью. Так, всякий раз, когда Маккой оказывается с ним в одной комнате, Чехов сцепляет руки за спиной и изредка посматривает на него, считая, что Кирк ничего не замечает.
Со дня их разговора о трупах проходит полгода, и Джим вновь натыкается на Чехова — тот сидит верхом на трясущемся Фэрри, а с его ножей льется кровь. Клинок выскальзывает из окровавленных ладоней — и Джим как наяву слышит раздраженные жалобы Маккоя на Чеховские проблемы с самоконтролем.
— Энсин.
Развернувшись, Чехов впивается в него взглядом; его симпатичное личико расчерчено красным. Фэрри под ним все еще брыкается, захлебываясь кровью — ее слишком много; Чехов, должно быть, искромсал его легкие в ленточки.
А потом Джим видит мясистый обрубок у самого его уха — язык.
Подняв бровь и скрестив руки на груди, Джим прислоняется к стене.
— Искренне надеюсь, что вы приберегли достойное объяснение.
Чехов не сводит с него глаз, прекрасный в своей ярости — при других обстоятельствах Джим с удовольствием бы помог ей раскрыться в полном цвете.
— Он соврал, говоря о докторе Маккое. Соврал, поэтому я вырезал ему язык.
У Джима дергается глаз; слова Чехова не сразу укладываются в его сознании, а когда это все-таки происходит, он не может определиться, кто раздражает его больше — Фэрри, имевший наглость просто произнести имя Маккоя, или Чехов, отстаивающий честь его любимца.
Видимо, с парнем все-таки стоило поговорить.
Джим наклоняется так, что его глаза оказываются на одном уровне с глазами Чехова, пылающими смертоносной злостью. Он убьет Фэрри, что бы Джим ни сказал — спираль бунтарства, выбитого — в прямом смысле — из него в Русской Академии, неумолимо закрутилась.
Но Джим лишь хмыкает, осознав вдруг, что, пока Маккой принадлежит ему, он сможет крутить Чеховым так, как ему вздумается.
Выпрямившись, он нарочито медленно давит ботинком язык Фэрри. Услышав хлюпанье, Чехов расплывается в демонической улыбке.
— Правильно поступили, энсин.
---
Вместе с приглашением на ежегодный прием в честь дня основания империи Пайк отправляет Джиму еще и сшитую специальное по такому случаю парадную синюю форму — для него самого, и медицинскую белую — для его спутника.
Джим заходится хохотом, получив посылку, развеселившись от очевидности намерений Пайка. Рассматривая накрахмаленный до хруста китель, он представляет широкие плечи Маккоя, затянутые в белую ткань, и то, как поведет его по залу, забитому адмиралами и имперскими сановниками и дипломатами. А озлобленный взгляд доктора и его явное недовольство тем, что его вытащили из лазарета и заставили принарядиться и посетить высшее общество, станут дополнительным развлечением.
Реакция Маккоя и правда не разочаровывает — тот рвет и мечет и стискивает кулаки, прекрасно зная, что не сможет найти в себе силы не только нанести удар, но и замахнуться вообще.
Джим приходит в такой восторг, что даже жертвует привычным минетом в пользу подготовки к вечеру.
Сам по себе прием оказывается чересчур напыщенным и совершенно унылым. Политики таскают за собой своих рабов и жен так, будто передвигают фигуры на огромной шахматной доске. Джим держит Маккоя при себе, ненавязчиво опустив ладонь тому на загривок, и тот то и дело морщится и пьет, не останавливаясь, с явным вызовом глядя на всех, кто решается к нему подойти.
Джим почему-то каждый раз забывает, насколько скучными оказываются такие вот вечеринки. Маккой рядом с ним постоянно дергается — мундир ему чуточку мал. Зная Пайка, можно точно сказать, что он специально заказал именно такую форму — по зыбкой границе, разделяющей приличное и непристойное. Слишком тесный двубортный мундир с воротником-стойкой облегает широкие плечи и подчеркивает узкую талию и длинные ноги. Судя по позе Маккоя, форма при этом еще и стягивает руки и грудь, и доктору приходится весь вечер сидеть неестественно прямо, чтобы случайно не распороть швы.
Джиму хочется срезать чертову ткань и развернуть, наконец, свой подарок.
— Разве тебе тут не нравится? — спрашивает он после того, как особенно нудный политик, оставив их столик, устремляется к едва одетой рабыне.
— Да я аж дрожу от восторга, — огрызается Маккой; его мягкие губы чуть поблескивают от влитого им в себя алкоголя. Чаще всего Джиму не удается вытянуть из него ничего, кроме парочки обрывистых фраз, но стоит добавить чуточку бренди — и южный акцент начинает прорезаться все яснее с каждым произнесенным словом.
Джим любит его грубоватую, всегда такой эмоциональную манеру говорить и то, как Маккой умеет передать столько всего в нескольких словах. А особенно приятно слышать, как этот резкий голос срывается на стоны и мольбы, и как Маккой каждый раз выкрикивает его имя.
Когда рука Джима падает ему на бедро, доктор, вспыхнув, резко выпрямляется и тут же спихивает с себя чужую ладонь, воровато оглядываясь на соседние столики.
Джим с легкостью возвращает руку на прежнее место, ведет пальцами вверх по шву. Маккой сутулится, словно пытаясь ускользнуть от всеобщего внимания, но безрезультатно — большинство гостей и так весь вечер не сводило с него оценивающих взглядов, а теперь все они с радостью наблюдают за бесплатным шоу.
Сквозь тонкий слой ткани Джим сжимает его моментально вставший член, и Маккой шипит, трясет головой, крепко зажмуривается перед тем, как снова широко распахнуть глаза.
— Давай же, — подначивает его Джим, — сопротивляйся.
— Ублюдок, — глухо рычит Маккой в ответ.
Высокий воротник скрывает длинную шею, в которую Джим был бы не прочь впиться зубами, зная, что Маккой непременно бы застонал и дернулся, втираясь в его ладонь. Вместо этого он прослеживает ногтями линию волос и облизывается, наслаждаясь его дрожью.
Кто-то рядом с ним нарочито громко прочищает горло. Прерванный, Джим поднимает глаза и видит персонального телохранителя Пайка, Дюбуа. Тот передает, что Пайк хочет его видеть, и, развернувшись на каблуках, возвращается к своему капитану, напоследок скользнув взглядом по Маккою. Джим следит за ним, пока не видит в другом конце зала Пайка в инвалидной коляске и составляющих ему компанию адмирала Арчера и президента Терранской империи.
Пайк выглядит крайне довольным собой. Джим слишком хорошо его знает, а потому ни секунды не сомневается, что он специально прервал их. Губы сами собой растягиваются в ухмылке. Если бы Пайк не был инвалидом, после этого вечера он бы точно им стал.
Но еще Джим знает, что заставлять Пайка ждать слишком долго нельзя.
— Будь хорошим мальчиком, — шепчет он Маккою, цепляя губами мочку уха лишь для того, чтобы насладиться вспыхнувшим на недовольном лице румянцем, — и никуда не уходи.
Джим оставляет очаровательно, по его мнению, раскрасневшегося Маккоя за столиком.
---
Беседа длится ровно 20 минут.
Арчер и Пайк обсуждают запланированные мероприятия, распределение бюджета и сектора галактики, которые «Энтерпрайз» предстоит исследовать в ближайшую пятилетнюю миссию. Джим с легкостью парирует не слишком завуалированные комментарии Арчера по поводу старших офицеров корабля — начальника медицинской службы и первого помощника-вулканца, но замечания надежно впечатываются в сознание, оставаясь где-то под кожей.
Отпускают его уже с головной болью и одеревеневшей шеей. Во рту горчит от скотча Арчера и сочащейся из прикушенного языка крови. Однажды Джим насладится падением Арчера сполна и даже надеется принять участие в его свержении.
Единственное, что слегка скрашивает отвратительное настроение Джима, это мысли о том, как он будет вытаскивать Маккоя из парадной формы. Наверное, этим вечером он его свяжет, распнет на кровати и будет дразнить до тех пор, пока тот не потеряет дар речи, а стены каюты не содрогнутся от криков.
Но за столом Маккоя нет. А еще его нет ни за баром, ни в уборной. Джим кривит губы, окончательно выходя из себя. Прием почти подошел к концу, по залу снуют только редкие официанты и слуги, и затянутого в ослепительно-белое Маккоя проглядеть просто невозможно.
Джим и сам не знает, как и почему замечает крохотные капельки крови в коридоре, ведущем к уборным, но редкие пятнышки на пути к ангару прекрасно справляются с ролью хлебных крошек.
Стрелой пролетев по коридору, Джим добирается до ангара меньше чем за минуту и обнаруживает склонившегося над Маккоем Дюбуа; взгляд сам собой цепляется за насквозь пропитанный кровью некогда белый рукав и спущенные до колен брюки. Плотоядно поглядывая на свою жертву и посмеиваясь, Дюбуа сжимает его член, второй рукой раздвигая ягодицы.
Джим и не помнит, как сорвался с места.
Стиснув кинжал обеими руками, он делает резкий выпад, со всей силы всаживая лезвие в бок противнику. С громким криком Дюбуа выпускает Маккоя из своих грязных лап, и тот сползает с ящика на пол. Каждый болезненный стон подпитывает разгорающуюся в душе Джима злость.
Ослепленный гневом, Джим прокручивает кинжал в теле противника, отводит руку и бьет снова. Он голыми руками разорвет этого ублюдка, превратит в пытку каждый вздох, который позволит ему сделать. Он…
Низко застонав, Маккой пытается встать на колени, но дрожащие ноги не держат, и он снова падает, стреноженный собственной формой. Пнув напоследок истекающее кровью тело, Джим переступает через Дюбуа и опускается на пол рядом с Маккоем.
— Джим, — стонет тот. Налитые кровью глаза ярко горят на холодном побелевшем лице. Весь правый рукав его мундира заляпан красным так, будто бы он окунул руку в краску. Из широкой и глубокой раны на виске хлещет кровь — дурной знак. Джим срывает с себя золотистый пояс, скручивает ткань в тугой комок и прижимает его к ссадине.
Зашипев от боли, Маккой теряет сознание. Подхватив его с пола, Джим устраивает его голову у себя на плече — так, чтобы можно было удержать на месте импровизированную повязку, и грудью чувствует, как бешено колотится его сердце. Маккой кажется Джиму поразительно легким.
Подняв голову, он встречается взглядом с замершим в дверях мрачным, раздосадованным Пайком и крепче прижимает Маккоя к себе.
— Я ждал от тебя большего, Джеймс, — с жалостью смотрит на него Пайк.
— Если только я узнаю, что ты все подстроил… — собственный голос кажется Джиму чужим — диким и лишенным эмоций. Он знает, что на лице его застыла уродливая, вызывающая гримаса.
Пайк смотрит на него в упор, и Джим никак не может понять, о чем тот думает. Не выдерживав первым, Пайк разворачивается к выходу, махнув напоследок в сторону Дюбуа.
— Избавься от него.
С удовольствием.
---
Дюбуа удается продержаться всего неделю.
Сначала Джим отсекает ему кисти рук, потом вырезает глаза и сдирает с лица губы так, будто бы счищает кожурку с апельсина, и кричит от разочарования, когда тело наконец-то обмякает в цепях. У него и в планах не было заканчивать — припасенных процедур хватило бы на несколько месяцев.
Никто и никогда не наносил ему такого серьезного оскорбления. Все на том прием понимали, что Маккой принадлежит ему, все знали — и все же Дюбуа, возомнив себя исключением, решил, что может наложить свои отвратительные руки на то, в чем Джим отказывал королям и императорам.
Тело Дюбуа он выбрасывает через шлюз. Руки дрожат от нерастраченной энергии, от неослабевающего желания разрушать и калечить. Ему хочется причинить кому-нибудь боль, хочется ломать и…
— Капитан, — осторожно окликает его Чепел, — он пришел в себя.
Через минуту Джим оказывается в лазарете. Маккой все еще бледен, а по его щеке расползается темно-фиолетовый синяк. Самым кончиком кинжала Джим прочерчивает линию под подбородком Кристины, пригрозив, что если она не сумеет стереть все следы, ее ждет кое-что похуже.
Только Джим может оставлять на нем свои метки.
— Вон, — приказывает он. Поклонившись, Чепел запирает перегородку. Маккой не открывает глаз, но дышит поверхностно и сбивчиво. Приподняв опухшее веко, он равнодушно смотрит на Джима, и тот вдруг с оглушающей ясностью осознает, насколько тот красив. Маккой весь покрыт фиолетовыми, багряными, алыми и угольно-черными пятнами — а Джима переполняет целое месиво чувств, среди которых возбуждению нет места.
— Видимо, мне действительно придется таскать тебя на поводке, а?
Джим не шутит, но Маккой уже снова погружается в дрему, усыпленный текущими по венам лекарствами.
— Похоже на то, — бормочет он в ответ и со вздохом закрывает глаза. Поддавшись нахлынувшей усталости, он засыпает, и во сне лицо его разглаживается, а дыхание становится глубже. Еще несколько минут Джим наблюдает за ним, а потом встает, собравшись уйти.
И не может.
В абсолютном и безоговорочном шоке Джим смотрит на собственную ладонь, крепко стиснувшую пальцы Маккоя. Он не помнит, как прикоснулся к нему, и не знает, кто же из них в итоге сделал первый шаг. Он цепляется за руку Маккоя, и его собственные пальцы просто отказываются разжиматься, как бы сильно Джим того ни желал.
Подтянув стул поближе к кровати, Джим опускается на прежнее место.
И остается в лазарете на всю ночь.
---
Две недели кажутся Джиму бесконечностью — не в одном, а в целых четырех секторах, за которые он несет ответственность, свирепствуют бунты, напрямую ведущие к государственным переворотам и политическому терроризму. Ему приходится растянуть собственную агентурную сеть намного дальше, чем хотелось бы, но ближайшие корабли сейчас в семи световых годах от «Энтерпрайз» и сокращать расстояние не спешат.
Джим падает в кресло, и, усмехнувшись, запускает падд в противоположный угол комнаты. Он устал и совсем вымотался. Недавно получив повышение, новоявленный адмирал Арчер все это время дышал ему в спину — окрыленный властью, он потерял всякую способность здраво оценивать ситуацию. Хотя Джим не удивлен. Арчер ненавидел и его отца, и мать — за то, что та его отвергла. Ничуть не меньше он ненавидел и самого Джима — за то, что тот превосходил самые смелые ожидания, и за то, что сумел заслужить верность и поддержку Пайка. Джим знал, что Арчер скорее предпочел бы лицезреть гибель «Энтерпрайз», чем успех ее капитана.
Однако проигрывать Джим не собирался. Он никогда не уступал — с того самого дня, как научился побеждать. Он выживет, добьется своего и продолжит копить силы до моменты, когда прошествует прямо в кабинет Арчера и вырвет сердце у него из груди.
Закрыв глаза, Джим роняет голову на спинку стула. Пара минут — и он сумеет унять недовольство и снова собрать себя воедино.
Когда дверь каюты тихо отползает в сторону, Джим не глядя понимает, что это Маккой — его шаги звучат для него так же знакомо, как и шорох выдергиваемого из ножен кинжала или щелчок фазера, переведенного на поражение.
Открыв глаза, Джим обнаруживает застывшего над ним Маккоя. Тот молчит, но в глазах его теснится столько чувств, что Джиму кажется, будто бы он может прочитать его мысли — все до единой. В такие моменты чересчур выразительная мимика выдает его с головой.
Маккой зарывается пальцами в светлые пряди, тянет голову Джим назад, полностью открывая незащищенную шею. Тот никогда еще не позволял никому так близко подобраться к себе и не выставлял напоказ горло, но в этот раз ему не о чем беспокоиться — Маккой со своей израненной душой нараспашку никогда не был для него настоящей угрозой. Он не сводит с Джима глаз, и взгляд его становится острее и решительнее, словно доктор наконец-то победил в споре с самим собой. Маккой медленно наклоняется, и Джим задерживает дыхание, потрясенный первым прикосновением его губ. Когда Маккой отстраняется, его влажные глаза сияют благодарностью.
Ага. Джим уже спрашивал себя, когда же тот узнает о Джоанне.
— Как мило, — произносит он вместо этого, — наш первый поцелуй.
И это действительно так. Целых три года прошло, а нужно было всего-то несколько четко сформулированных приказов. Если Джоанна сама не натворит глупостей, за ее благополучие можно не волноваться.
Маккой с нажимом проводит пальцем по нижней губе Джима. Тот все еще смотрит вверх и замечает загорающееся в его глазах решительное упрямство — такое выражение лица ассоциируется у Джима только с Маккоем, стоящим на коленях и чуть ли не умоляющим о разрядке. Тот целует его еще раз, в этот раз увереннее и глубже.
Внутри Джима что-то обрывается, и он резко разворачивается, словно вырывается из цепкой хватки, и впивается в рот Маккоя, льнет к нему всем телом, запуская пальцы в густую шевелюру и притягивая к себе. Тот искренне отвечает, посасывает его язык и прихватывает зубами губу, ласкает лицо и прижимается к нему так тесно, будто пытается свести края открытой раны.
Внутри Джима будто разгорается костер — пламя рвется наружу, опаляя все тело болью сильнее, чем мог бы агонизатор. Он толкает Маккоя на кровать, и тот тянет его на себя, ловко стаскивает с него рубашку, пока Джим, не способный оторваться от его губ, кусает и тут же зализывает ранки. Судя по всему, он просто срывает с Маккоя одежду — материал трещит, поддаваясь, но Джим руководствуется единственной оставшейся у него сейчас потребностью — быть как можно ближе.
Маккой отвечает ему с тем же рвением, и Джиму кажется, что их тела сливаются воедино, что он никогда не сможет оторваться от его губ. Он исследует языком его рот, чувствуя вкус бурбона и себя самого, и от этого в голове становится ослепительно пусто, а внутренности скручивает желанием.
Маккой тянет его за волосы, отстраняясь только для того, чтобы глотнуть воздуха, и снова жмется к нему, не пытаясь даже смягчить поцелуй, отдаваясь с отчаянной, всепоглощающей страстью. Впиваясь в него ногтями, Джим оттягивает его шею и вылизывает губы.
Их тела идеально вписываются друг в друга.
— Только сегодня, — выдыхает Маккой, расцарапывая Джиму спину, и тот слышит «это все, что я могу тебе дать». Джим и не ожидал иного, и потому не позволяет себе слишком долго думать о том, насколько коротка ночь. Маккой предлагает ему себя, и Джим собирается забрать его себе целиком, не оставив ровным счетом ничего.
Ему просто надо быть ближе, слиться с Маккоем, чувствовать больше обнаженной кожи, приоткрытых губ. Доктор ласкает его обеими руками, плотно сжимает на члене ладонь, и Джим даже не пытается сдержаться — раз он позволил Маккою почти полностью перехватить контроль, то может позволить и себе небольшую поблажку. Он и так зашел слишком далеко, а Маккой не останавливается ни на секунду, не разрывая при этом поцелуй. Джиму больше и не надо.
Когда оргазм обрушивается на него, Джим кричит в голос. Маккой не убирает руки, и от прикосновения длинных чутких пальцев хирурга у Джима все еще стоит до боли. Усмехнувшись, Маккой соскальзывает по его телу и облизывает головку, словно пробует ее на вкус. Слишком чувствительный, Джим дергается и крутится на месте. Голова плывет, а язык наждачной бумагой скользит по оголенной плоти. Когда Маккой наконец берет его член в рот, Джим, не выдержав одуряющей влажной тесноты, вскидывает бедра, чуть ли не подпрыгивая на кровати.
Никогда прежде он не осознавал так явно, что не контролирует ситуацию, и Маккой понимает это — его темные глаза сверкают триумфом.
Джим всегда обожал его рот и то, что он умеет им делать. Он до сих пор помнит, как поставил Маккоя на колени в первый раз, и от глубочайшего удовлетворения по коже еще несколько дней шли мурашки. Маккой делал минет просто мастерски, пуская в ход умелые пальцы, потрясающие губы и ловкий язык, выдаивая из него удовольствие до последней капли. Он знал, что нравилось Джиму, с ходу определял, когда тот хотел, чтобы все было грязно и быстро, или, наоборот, предпочитал растянуть процесс до тех пор, пока Маккой не начинал жмуриться от боли в сведенной челюсти.
В этот раз все иначе, намного интимнее и ярче. Если обычно Маккой смотрит ему прямо в глаза, то в этот раз он зажмуривается. Поблескивающие от слюны губы плотно обхватывают член Джима, а язык скользит по стволу, надавливая именно так, как надо. Кажется, Маккой просто делает то, что ему нравится, словно его собственное удовольствие напрямую зависит от удовольствия Джима, и от одной этой мысли тот, застонав, напрягается всем телом.
Когда он уже чувствует закручивающийся где-то в животе второй оргазм, Маккой отстраняется с непристойно-громким звуком и гладит его сильной, мозолистой ладонью, не раз сводившей Джима с ума. Короткие ногти легко царапают кожу, и Джим беспомощно бьется в болезненном, слишком быстром оргазме. Маккой все еще сжимает его член.
— Это все, на что ты способен, Джим?
А вот это уже вызов.
Рыкнув, Джим с непонятно откуда взявшимися силами переворачивается, меняясь местами с Маккоем, и прижимает его к кровати, позволяет облизать свою руку, а потом устраивает его колени у себя на плечах и проталкивает в него сразу два пальца.
Те без малейшего сопротивления проскальзывают внутрь.
Продолжение в комментариях...